Меня зовут Кудряшов Виталий Владимирович, 1930 года рождения.
Вся моя жизнь связана с районом Соколиная гора, улицей Благуша. Здесь я родился, на этой улице стоял наш дом, напротив храма- ул. Благуша, дом 25. Дома в то время были деревянные, бревенчатые, построились еще до революции. У нас было большое хозяйство, все трудились.

Я учился в школе напротив. Она стояла на том месте, где сейчас находится школа… Здание было бревенчатое двухэтажное. В советское время его снесли и построили новое, которое вы сейчас видите.

Моя мама родилась в 1903 году, окончила земскую школу, учились тогда 3 или 4 года. Ее девичья фамилия Кругликова. В ее семье было четверо детей.
Самый старший брат 1801 года. Он ушел в армию и служил в штабе у Буденого. У него очень красивый почерк, он был писарем. Рассказывали, что как-то они попали в окружении и их казаки зарезали. У мамы было две сестры – старшая Клавидия, затем Шура с 1908 года.

Жили мы рядом с храмом на Благуше и  с 14 лет мама была певчей в хоре на приходе этого храма, Димитрия Солунского. Хор был тогда большой (на фотографии).
После войны мама была певчей в храме на Солдатской улице. У мамы был хороший голос, чистое сопрано. Она мечтала стать певицей, но папа ей не разрешил. Мама вышла замуж и стала не Кругликовой, а Кудряшовой, по папе.
В 1925 году нас «раскулачили». У нас был большой участок, около 30 соток, один дом 4 комнаты угловой, другой дом 7 комнат. В этот дом поселили рабочих, бедняков, коммунистов. Моей старшей тетке по отцу досталась одна комната 14 метров, они жили в одной комнате с мужем и ребенком.
Мы переехали жить в баню — 18 метров комната, 8 метров прихожая и кухня.

Сестра мамы родилась в  1908 или 1909 году, была дружна с семьей Туриковых. Батюшка был определен в нашу церковь в 1922 году. Они жили недалеко от церкви, четвертый дом. Я был маленький, до войны мы часто ходили к ним в гости. Сын священника с 1928 или 1929 года, мой ровесник.
При советской власти встречались редко, церковь поломали, сам Туриков служил в храме на Преображенке. У него был сын, он окончил семинарию, служил за городом. После войны его сын трагически погиб. У него осталась жена и сын. К тому времени дом, в котором они жили сломали и их переселили на ул. Щербаковскую.

В 1931 году храм закрыли. В советское время район назывался Сталинский. Станция метро Семеновская тоже имела название Сталинская.
Когда началась война, здесь был завод. Я сначала устроился токарем, работал пол года, обтачивал детали под мины.
Вот здесь печки стояли как раз в самом центре. Завод был поначалу механический, а потом уже химию запустили. Как раз как я пришел, сделали второй этаж и подводили туда химию.
На втором этаже варили ляпис. Это то, что на кинопленках. Он изготавливался из серебра и азотной кислоты. Этот цех был очень вредный.
Литейный цех был и в алтаре. Сюда привозили серебряную руду, варили. Процесс изготовления был такой: руду помещали в тигель (тиглю). Из руды выплавлялось серебро на высоких температурах. Когда тигля остывала, внизу оставалось чистое серебро. Наверху стояли мраморные тигли с азотной кислотой . На нее давали определенное анодное напряжение и кислота начинала кипеть. Серебро растворяли в азотной кислоте, получали нитрат серебра.

Производство было очень вредным. Запах распространялся на всю округу. За храмом был двухэтажный рубленый дом, сзади был барак. В Москве 90 процентов западного ветра. В бараке много людей отравилось и погибло от этого запаха. Барак и дом эти конечно давно снесли.
Здесь же было здание школы, в ней я и учился – большой рубленый дом. Потом его снесли, на его месте сейчас школа стоит вот эта, 1362.

Я уже говорил – мама мечтала петь в Большом театре, было у нее чистое сопрано, но отец ей категорически запретил, а сам он пел. В опере «Запорожец за Дунаем» отец пел арию Андрея. Это украинская опера, ноты 1938 года так сейчас и лежат дома, сохранились.
По сюжету была война с турецкими. А я играл Асланчика. Меня мазали темным лицо, я носил кинжал на подушке. А мать была обижена за это на отца – «не дал мне устроиться в Большой театр, а сам ездишь».

В 1941 году началась Великая Отечественная Война. Мы были все в Москве.
До войны отец был мастером спорта по мотогонкам, имел свой мотоцикл. В первые годы войны он ездил по Москве и обезвреживал бомбы. Нам даже провели телефон для быстрой связи. Я так волновался с этим телефоном, когда он звонил, мне даже однажды попало плеткой, что мешался.
Потом пришел приказ Сталина: всех мастеров, начальников производства, мастеров своего дела с высокими разрядами отчислить из армии и с заводом отправить в эвакуацию.
Отец вместе с военным заводом уехал в город Томск. Он нам присылал деньги, мы с мамой ходили на почту, получали – по 80-100 рублей. В 1945 году война закончилась, а отец еще остался там работать, до 1946 года.
Еще во время войны были продовольственные карточки. Простой рабочий нашего завода получал карточку на 600 грамм хлеба. А кто работал в горячем цеху — 900 грамм. Детская карточка – 150 грамм белого и 150 грамм черного хлеба. Карточки отменили в 1947 году.
Во время войны у нас в семье случилась беда – мама попала под машину. Освещение в Москве было замаскировано, фары машинам заклеивались, была только тонкая полоска света, которая светила. Вот ее и сшибли, с сотрясением мозга мама попала в благушинскую больницу, долго лечилась, вышла из больницы не скоро и уже на костылях. Мне было тогда 12 лет и я остался в доме один. Тетка жила отдельно, у нее были свои заботы, бабушка. Я ходил покупать хлеб по карточке, сам себе готовил.
В 13 лет я поступил работать на завод, который был здесь, в храме на Благуше, проработал до 1946 года, 2 года и 4 месяца там. Я пришел сюда учеником токаря.
В помещении церкви на первом этаже стояли две термические печи по центру, большие, наверно с пол дома по размеру. Снаружи заслонка большая. А топились они так: печи растапливали дровами, а сзади было вот такое окошко и форсунка. Сзади стоял мотор и воздух подавал в эту форсунку а из этой форсунки мазут лился в печь.
Это дело все разогревается, разогревается до красна и потом туда кладут эти мины, корпуса мин, разогревают до определенной температуры, щипцами оттуда вынимают и закаливают.
Я дежурил ночью за печами, чтобы они горели. Бывало грязь попадет в форсунку, туда, раз и погасло. Мне приходилось выворачивать эту шпильку, прочищать эту форсунку и зажигать опять эту печку. Здесь вентилятор стоял. Гнал воздух в эту форсунку. Вот такая была работа ответственная.
Еще во время войны мы разводили негашеную известь. Мы на чердаки лазали, белили все стойки. Немцы бомбили Москву, сбрасывали зажигательные бомбы – «зажигалки». Когда «зажигалка» попадала на деревянный дом, он загорался. Чердаки даже в каменных домах были в основном деревянные, так строили раньше купцы. И вот к дереву они «прилипали», а от обмазки отлетали, меньше было загораний. Размах искры зажигательной бомбы около метра. Когда «зажигалка» падала, у нас были щипцы и маски. Берешь ее быстро за хвост и в бочку в водой. Мы тогда не думали, не понимали, что это опасно, просто делали, потому что надо и все так делали.

Уже после войны меня забрали в армию. Был отбор в спецназ, туда брали «чистых», без наколок. Я был крепким, занимался спортом — был боксером, автогонщиком. Умел водить автомобиль, мотоцикл. В 1950 году нас направили в Западную Украину. Мы боролись с бандеровцами. У меня есть летное удостоверение — участвовал в борьбе с бандитизмом, удостоверение – «имеет право на льготы» — выполнение от ЦК партии боевых заданий. Мы были засекречены до афганской войны.
Моя основная специальность – модельщик по дереву. Модельщик-высокоразрядник, 8 разряда. Модельщик – самая ценная работа в тот период. Я получал самую большую зарплату. Я делал деревянную модель, по которой потом отливали детали из металла. Например делал я модель реактивного двигателя. По деревянной модели отливались станки.

Работал я здесь, на военном заводе. Который сейчас называется «Салют», а раньше он назывался по-другому.

«Салют» был построен в 1912 году франуцзами, назывался «Гном-Рон», завод по сборке авиационных моторов. Потом его переименовали в «Икар» и «Амстро», а во время войны это был 24 завод им. М.В.Фрунзе.
При заводе был техникум. Я пошел учиться на 24 завод, потом за год работы с 4 разряда получил 8 разряд. Из всех поступивших нас осталось только двое, у других не было способностей. Эта работа очень сложная, нужно уметь читать чертежи, я читаю любые. В трудовой книжке написано, что я работаю на «Салюте» с 1946 года, а этот завод, который в храме назывался Щелковский химический завод.

Одно время мы с мамой жили отдельно и она как раз пела в храме на Солдатской улице, получала там жалованье. Потом у нее случился сердечный приступ, нужна была помощь. В 1955 году дома на  Благуше стали ломать и нас переселили в Гольяново. Там мы жили вместе, мама прожила до 1970 года, там и умерла.

В 1957 году была американская выставка в Сокольниках. Я был командиром народной дружины города Москвы, у меня есть награда, наградил райком партии за доблестную работу. Тогда охраняли мы эту выставку, было очень все интересно.

1991 год – тяжелые годы. Примерно с 1997 годы работы не стало. Один знакомый устроил меня в центр реставрации Москвы. Я занимался реставрацией многих Церквей, соборов, много работал в Успенском Соборе Кремля. Мы снимали северные и южные двери, им тогда было по 300 лет. Толщина двери – 8 см. Центральная дверь дубовая, за 300 лет низ двери подгнил, потому что не было над ней козырька, без навеса. Мы меняли нижнюю часть и петли. Я поехал в метрострой и купил там петли (как в метро) и сделал их на эту дверь.
У меня был постоянный пропуск в Кремль, в собор Василия Блаженного. Еще делал храм на Большой Никитской улице.
Одно время я делал киоты для икон.

Я — ветеран Великой Отечественной Войны. Сейчас я живу в Измайлово. У меня была семья – жена и дочь. Жена умерла, дочь умерла в 59 лет, остался сын, мой внук. Он сейчас живет в Челябинске, а я здесь, один. Сейчас мне 92 года (2022)…

Я хочу дожить, пока мы победу не запразднуем с этой войной. Надо дожить…